Большинство экономистов не в состоянии предсказать финансовый кризис. И все же они делают нашу жизнь лучше, — уверен нобелевский лауреат Роберт Шиллер.

После глобального финансового кризиса и рецессии 2007-2009 годов критика экономической профессии усилилась. То, что никто, кроме немногих профессиональных экономистов, не смог предугадать ситуацию (последствия которой чувствуются до сих пор), уже заставило многих задуматься: значат ли экономисты что-либо существенное для общества.

Если они не были в состоянии предвидеть что-то настолько важное для благополучия людей, то какая от них польза?

В самом деле, экономисты не смогли предсказать большинство крупных кризисов в прошлом веке, в том числе тяжелый экономический спад 1920-21 и 1980-82 годов, а также худший из всех — Великую депрессию после краха рынков в 1929 году.

В архивах новостей за год до начала этих спадов я не нашел практически никакого предупреждения от экономистов о тяжелом кризисе впереди. Вместо этого газеты публиковали мнения руководителей бизнесов и политиков, которые, как правило, очень оптимистичны.

Ближе всего к реальному предупреждению был инцидент накануне спада 1980-82 годов. В 1979-ом глава Федеральной резервной системы Пол Волкер сказал (совместно с экономическим комитетом Конгресса США), что Соединенные Штаты столкнулись с «неприятными экономическими обстоятельствами», и настала «необходимость в жестких решениях, сдержанности и даже к самопожертвованию».

Тем не менее, всякий раз, когда назревал кризис в прошлом веке, широкий консенсус среди экономистов сводился к тому, что никакого кризиса не будет. Насколько далеко я могу заглянуть, почти никто в экономической профессии (даже такие гении как Джон Мейнард Кейнс, Фридрих Хайек или Ирвинг Фишер) не выступил с публичным заявлением, которое бы предсказывало Великую депрессию.

Как очертил историк Дуглас Ирвин, главным исключением из этого правила стал шведский экономист Густав Кассель. В серии лекций в Колумбийском университете в 1928 году Кассель предупредил о «длительном и мировом экономическом кризисе».

Но его, скорее техническое, обсуждение (в котором основное внимание было сосредоточено на денежной экономике и золотом стандарте) не представляло собой новый консенсус среди экономистов. И, таким образом, средства массовой информации не сообщили о четкой тревоге.

Интересно, что после катастрофы 1929-го тогдашние новости содержали мало доказательств общественного недовольства экономистами. Так почему к неудаче в предвидении последнего кризиса относятся настолько по-разному в экономической профессии? Почему этот промах (в отличие от предыдущих неудач в прогнозировании) спровоцировал такое недоверие к экономистам?

Одной из причин может быть ощущение, что многие экономисты хотели самодовольно содействовать «гипотезе эффективных рынков» — мнению, которое исключало обвал цен на активы.

Полагая, что рынки всегда знают лучше нас, они предупредили лишь нескольких простых смертных (включая меня) о том, что не стоит завышать цены на акции и жилье. После того, как оба рынка резко рухнули, доверие к профессии также обвалилось.

Но эта критика несправедлива. Мы не обвиняем врачей за то, что они не предсказали нам наши болезни. Наши недуги во многом случайны, и даже если наши врачи не могут сказать нам, какие из них у нас обнаружат в следующем году или как устранить все наши страдания, когда эти недуги появятся, то мы все равно рады за ту помощь, которую доктора могут предоставить.

Кроме того, большинство экономистов направляют свои усилия на вопросы, далекие от создания перспективного консенсуса в отношении фондового рынка или уровней безработицы. И мы должны быть благодарны, что они это делают.

В своей новой книге «Экономисты на Триллионы Долларов» Роберт Литан из Института Брукингса утверждает, что экономическая профессия «создала триллионы долларов дохода и богатства для Соединенных Штатов и остального мира».

Это звучит как хороший вклад для относительно небольшой профессии, особенно если провести простые вычисления. К примеру, в Американской экономической ассоциации, которую я возглавляю, лишь 20 тыс. членов. Но если они вместе создали, скажем, $2 трлн доходов и богатства, то это около $100 млн от каждого экономиста.

Циник мог бы спросить: «Так если экономисты такие умные, то почему они не самые богатые люди в мире?». Ответ прост: большинство экономических идей являются общественным благом, которое не может быть патентовано или иначе принадлежать изобретателям. И то, что большинство экономистов не богаты, не означает, что они не сделали многих иных людей намного богаче.

Забавная вещь: книга Литана подробно описывает много умных и малых идей о том, как лучше заниматься бизнесом или даже управлением экономикой. Эти идеи лежат в сфере оптимального ценообразования и маркетинговых механизмов, регулирования монополий, управления природными ресурсами, предоставления общественных благ и финансов. Ни одна из них не стоит триллион долларов, но взятые вместе — дают огромный экономический эффект.

Книга под названием «Как экономическая наука делает нашу жизнь лучше», редактированная Джоном Зигфридом в 2010 году, подчеркивает реальное воздействие таких нововведений: торговля выбросами, налоговые льготы на трудовой доход, низкие торговые тарифы, социальное обеспечение на работе, более эффективная денежно-кредитной политика, аукционы новаторских решений, дерегулирование в транспортном секторе, более успешная антимонопольная политика, умное использование существующих программ для содействия экономии на пенсию.

Инновации, описанные в книгах Литана и Зигфрида, показывают, что экономическая профессия произвела огромное количество чрезвычайно ценной работы. Да, большинство экономистов не в состоянии предсказать финансовые кризисы — так же, как и врачи не в состоянии предсказать болезнь. Но, как и врачи, они сделали жизнь явно лучше для всех.

Роберт Шиллер, лауреат Нобелевской премии по экономике 2013 года, профессор экономики Йельского университета, один из создателей индекса Case-Shiller в США по ценам на жилье

Related Images: